Книга Босяки и комиссары  - Александр Баринов

Что уж на все эти мои объяснения про себя решил полковник, для меня осталось загадкой. То ли он понял, что я сам ни в чем не признаюсь и буду до конца рассказывать ему свои сказки, и дальше их выслушивать — только время зря терять. То ли вправду знал обо мне слишком мало и не был уверен до конца, какое именно я отношение имею к преступным делам. Но изобличать меня после разговора о Батько, допытываясь, кому и зачем я собирался продавать свою «амбру», откуда получил сырье, полковник тоже не стал. Он лишь снова завел речь о взаимовыгодном сотрудничестве, отказываться от которого я, естественно, не стал. Деваться в моем положении было некуда — иначе оперативники бы мне проходу больше не дали, и весь мой только что так успешно запущенный в Москве проект пришлось бы бросить.

Под диктовку полковника я написал заявление с обязательством впредь сообщать ему обо всех преступных замыслах, о каких узнаю и услышу, и оказывать всяческое содействие и зачитал его вслух перед включенным магнитофоном. Полковник после этого на глазах преобразился, заговорив таким тоном, будто теперь моя жизнь зависит только от него. Он предупредил, чтобы я не вздумал хитрить; если хоть раз что-то попытаюсь утаить от него, обмануть или вдруг откажусь общаться, то он найдет, кому передать пленку с моим заявлением. А уж те люди придумают, как наказать агента российских спецслужб.

Из кабинета от полковника я вышел с чувством небывалого облегчения. Наконец-то, думал я, оперативники отстанут от меня со своими дурацкими уловками и разоблачениями. Угрозы же полковника меня нисколько не заботили. Думать, что я теперь его агент и чем-то ему обязан, он мог сколько угодно. Пусть считает, что я работаю на мафию или еще на кого, хоть на ЦРУ. А мне бояться нечего — я всегда был сам по себе, под принуждением никогда не работал и работать не буду. Хоть на мафию, хоть на этого полковника. У меня своя голова на плечах, сам решал и буду решать, с кем и каким делом заниматься. Главное, чтобы все честно было. А не понравится что или надоест — уйду по-тихому в сторону, и никто меня ни в чем не упрекнет.

Теперь мне оставалось лишь дождаться суда, который, как я был уверен, меня отпустит на свободу, а если и накажет, то только штрафом — за то, что неправильно задекларировал на таможне прополис. Про героиновую таблетку я не беспокоился — в бумагах нигде не было сказано, что ее нашли у меня, и я полагал, что судья сам удивится, с чего вдруг меня обвинили в контрабанде наркотиков. Но вышло все не так просто.

Для начала я выяснил, что следователь выдвинул против меня новое — уже третье обвинение. Касалось оно давней истории, произошедшей еще в середине 1990-х годов, когда таможенники в поезде изъяли радиоактивный материал — изотоп калифорния, который я взялся переправить из Москвы в Эстонию. Уголовное дело тогда возбудили, но закончилось все хорошо. К сделке имели отношение влиятельные люди из спецслужб, и им, естественно, большой скандал не был нужен. Потому расследование по-тихому свернули. Я несколько раз сходил к следователю, дал объяснения, после чего меня спокойно отпустили, и я даже смог договориться с оперативниками, чтобы они убрали из своих электронных архивов все упоминания о том, что я имел отношение к этому инциденту.

С тех пор прошло уже больше шести лет, меня никто по этому поводу не беспокоил, и я давно решил, что об истории с моим калифорнием уже забыли. Но оказалось, что уголовное дело все это время пылилось у кого-то из московских следователей в шкафу, и среди прочих там остался документ, что я объявлен в розыск. В самом начале, когда на таможне обнаружили калифорний, меня действительно искали. Узнав об этом, я сам пришел к следователю, чтобы уладить формальности. Но бумагу про мой розыск он, видимо, из дела убрать просто забыл.

Поскольку с тех пор делом о вывозе калифорния никто не занимался, о ней и не вспоминали, а из электронных баз мое имя было удалено. Поэтому я совершенно спокойно получал российскую визу и с тех пор, наверное, уже больше сотни раз пересекал границу. Причем даже не догадываясь, что официально нахожусь в розыске. Но теперь следователь, который вел мое новое дело здесь, в Пскове, на всякий случай разослал запросы в разные инстанции, чтобы узнать, нет ли еще у кого на меня материалов. В результате в службе, где валялось дело о калифорнии, кто-то, наверное, покопался в архивах и обнаружил мое имя. И теперь меня решили судить за все сразу — и за героиновую таблетку, и за прополис, и за радиоактивные материалы.

Меня, впрочем, это ничуть не обеспокоило, а скорее даже позабавило. После истории с калифорнием прошло больше пяти лет и по российским законам уже вышел срок давности, то есть нельзя было за нее никого наказать. Поэтому я лишь дивился такой глупости — зачем устраивать разбирательство, которое не имеет никакого смысла?

Но когда надо мной состоялся суд — продлился он всего один день, — все, к моему изумлению, только и говорили, что об истории с калифорнием. Прокурор зачитывал какие-то бумаги и справки, рассказывал, что это за вещество такое, вызвал для допроса даже какого-то свидетеля, который, правда, ничего толком рассказать не смог и вместе с судьей приставал ко мне с вопросами — где, мол, я раздобыл калифорний, от кого, как грузил в поезд и прочую ерунду. Я никак не мог взять в толк, что им так дался этот калифорний, поэтому только отмахивался, говоря, что ничего уже не помню. Ведь было это так давно, что уж и сроки давности вышли. В конце заседания после этих бессмысленных разговоров судья согласилась, что наказывать за ту историю уже никого нельзя, и обвинение в незаконных операциях с радиоактивными материалами с меня сняла. Но тут же, зачитывая приговор, сообщила, что моя вина в хранении и попытке контрабанды наркотиков полностью доказана, и назначила мне в наказание пять лет колонии строгого режима.

Услышав это, я от удивления аж рот открыл. Пока шло судебное заседание, меня про ту героиновую таблетку вообще не спросили — моя ли эта она, откуда взялась. Все только про калифорний талдычили. Я думал, что судья и прокурор, обнаружив ошибку оперативников и следователя, решили вообще о наркотике не упоминать. Чтобы не поднимать вопрос, кто же его мне подложил. Ведь тот оперативник, что это сделал, тоже совершил преступление. Но, очевидно, судью такие формальности не интересовали. Понять это было трудно — обсуждали одно, а наказывали за другое. Причем, что меня также удивило, и мой адвокат ни слова на суде не сказал. Я поначалу думал, что в моем положении он вообще не очень нужен — и так все в деле понятно. Но самому-то адвокату, наивно рассуждал я, наверное, тоже интересно было бы записать на свой счет выигранное дело. Тем более что для этого и делать ничего не надо было — просто зачитать два протокола. Но и ему тоже все оказалось безразлично. Дошло это все до меня уже после того, как судья зачитала приговор. Я пытался было что-то сказать, но тут быстро вызвали конвой, который меня утихомирил и увел.

Пришлось мне тогда самому взяться за собственное спасение. Я созвонился с одним знакомым в Москве, который подыскал тут же, в Пскове, хорошего адвоката. Звали ее Галина Шаврова. Мы с ней все обговорили, она написала жалобу, и первый приговор очень быстро отменили. На втором процессе все прошло так, как я с самого начала и рассчитывал. По обвинению в хранении наркотиков суд меня оправдал, признав, что никаких свидетельств того, что героиновую таблетку нашли у меня, в деле нет. А за незаконный провоз прополиса, чтобы не получилось так, что я зря провел три месяца в тюрьме, наказал тем, что я уже отсидел, и даже не стал штрафовать.